Профи до мозга костей, не позволяющий себе, да и не умеющий халтурить. Уже долгие годы его имя на афише — своеобразный знак качества. Человек взрывной, противоречивый, но удивительно цельный. Что называется, со стержнем. Мужчина — стопроцентный. Одна улыбка чего стоит! Глядя на него, невозможно в это поверить, но факт — упрямая вещь: 1 января Сергею Шакурову исполнилось 70 лет. Однако не стоит ждать традиционных юбилейных тирад — герой не тот. Да и интервьюер тоже. Побеседовать с замечательным актером мы попросили его многолетнего друга, секретаря Союза кинематографистов, президента фестиваля кино и театра «Амурская осень» Сергея НОВОЖИЛОВА.

Н: Сережа, какой день рождения больше всего тебе запомнился?
Ш: Трудно сказать. Самый запоминающийся подарок — маленький трехколесный велосипед, который я получил года в четыре, наверное. Помню, отец дарил нам беличьи и кроличьи хвостики, которыми мы играли, какие-то вкусности, — и для меня это уже был праздник. В нашей семье я был самым маленьким из четверых детей… Сегодня, конечно, в моей жизни все по-другому. Уже много лет я праздную свои дни рождения за границей: 28-го декабря, как правило, улетаю, и 12-го, к старому Новому году, возвращаюсь. Где только не отмечал: в Дубае, в Мексике, в Лондоне, в Китае, на Мальдивах; с женой, с большой компанией. А раньше, когда еще так часто не получалось ездить по миру, — здесь, в Москве, с друзьями. Одно время было замечательно отмечать свой день рождения в Доме кино, лет шесть подряд там праздновал — с постоянными капустниками, с гулянками. А дома давно уже не справлял ни Новый год, ни день рождения…

Н: Это что, принцип такой?
Ш: Принципы здесь ни при чем. В жизни все должно быть естественно, гармонично. Вот точно могу тебе сказать: с момента, как стал актером, буквально считанное количество раз праздновал Новый год дома. Видимо, публичная профессия влияет, прорастает в человеке своими корнями. Дома только в детстве любил отмечать, когда мама устраивала праздник, когда на шею вешали баранки, угощали конфетами, а иногда мандаринами. Подарки-то в те времена были простыми: если случалось, что на Новый год дарили пару-тройку мандаринов, — уже было настоящее счастье! Никто не знал, откуда он, этот диковинный плод, из какой волшебной страны, кто его сорвал…

Н: Кстати, я только недавно узнал, что твой отец был профессиональным охотником…
Ш: Так и есть!

Сергей Шакуров, 2011

Н: И то, что его звали Габделькаюм…
Ш: А вот это уже присочинили. Папу звали Каюм Туффитович. Такой крутой казанский татарин был, родившийся на берегу Волги. Я часто бываю в Казани, иногда и в Тетюшинском районе, где прошло его детство, и там до сих пор живет одна женщина (ей сейчас девяносто с лишним лет), которая помнит моего отца. Я с ней встречался, был в отцовском доме, — конечно, он уже не тот, его не раз перестраивали…

Н: А татарский язык знаешь? Можешь что-то сказать?
Ш: Нет, я его, к сожалению, не знаю. У меня никогда не было атарского окружения в детстве, а такие вещи закладываются именно тогда. Кроме того, отца моего общительным человеком назвать было трудно — всю семью он держал в строгости.

Н: Папа — татарин, мама — русская. Такое смешение кровей как-то отразилось на твоем характере?
Ш: Думаю, что да. На темпераменте, временами необузданном. Да и в профессии…

Н: А я вот случай вспомнил, уже недавний. В этом году, будучи председателем театрального жюри на фестивале «Амурская осень», Сергей Шакуров встал и ушел с конкурсного спектакля «Шикарная свадьба!». И даже не знаю, что произвело более сильное впечатление на зал, по которому тут же прокатился шумок, — твой уход или сам спектакль. То есть, если что-то не нравится, ты говоришь об этом смело, без обиняков, прямо в лоб?
Ш: Мне просто противно было это смотреть — я встал и ушел. Могу назвать еще пару московских спектаклей, с которых спокойно уходил, — и режиссерам, вероятно, это преподносили во всех красках. Но я это делаю не из желания обидеть. Просто… и через себя переступать не хочу. Ради чего?

Н: Как же ты потом общаешься с этими режиссерами?
Ш: Нормально. Мне спектакль не понравился — вот причина, понимаешь? У любого художника бывают неудачи, и у меня тоже. Но у меня есть определенное понятие уровня спектакля. Зачем же я должен тратить свое время на то, что мне не интересно? Опять-таки это только мое мнение, никому его не навязываю. Это мне спектакль не понравился, а кто-то, быть может, от него в восторге. Это же нормально!

Н: Из-за своего взрывного темперамента много ты совершил поступков, о которых впоследствии пожалел?
Ш: Я никогда ни о чем не жалел! И неважно, правильный или ошибочный это был шаг. Просто из всего надо делать свои выводы.

Н: Скажи, а ты веришь в приметы? В актерские хотя бы?
Ш: Я мистикой не занимаюсь, в приметы не верю. И на «роли» не сажусь, если они у меня падают. Я реалист в этом плане. Конечно, не фаталист, хотя порой совершаю поступки, с точки зрения обывателя ну просто идиотские! Скажем, когда из Театра Советской армии попросили Хейфеца (Леонид Хейфец, театральный режиссер. — Прим. ред.), как можно было подать заявление об уходе раньше него самого?

На отдыхе в Мексике, 2003

Н: И ты пошел следом за ним в другой театр?
Ш: Нет! Мы с ним год сидели без работы. Потому что его никуда не брали… А я тогда был с маленьким ребенком, с Ванькой. В коммуналке! Вот как ты думаешь, отдавал я себе отчет в том, что делал? Думаю, что вряд ли. Думаю, что в тот момент, когда случился этот порыв, я позабыл и о ребенке, и о жене. Меня просто захватила эта чудовищная несправедливость.

Н: Иными словами, между профессией и друзьями ты выбирал друзей?
Ш: Справедливость. Просто сейчас я рассказал тебе конкретный случай из моей жизни. И главное — я ни капельки не жалею об этом. Через год мы устроились на работу: он — в Малый, я — в театр им. Станиславского. И началась другая жизнь.

Н: А за ним в Малый ты не пошел?
Ш: Нет, Малый на тот момент как-то мало меня привлекал…

Н: Коль уж речь зашла о театре, скажи: как ты сам оцениваешь свою театральную карьеру?
Ш: Замечательно! Все, что можно было, все, что хотел, — я сыграл. Шекспира, Чехова… Параллельно множество других замечательных и ярких ролей было: скажем, в период моей работы в том же Театре Советской армии я сыграл шута в «Смерти Ивана Грозного», Бестужева в «Тайном обществе» Шпаликова и Маневича. Тот же «Гамлет» у меня был, и с отличными партнерами!

Н: Скажи, с твоим характером, с твоей склонностью к правдорубству мог бы ты долго служить в одном театре?
Ш: Я и был долго в театре! В Советской армии — пока Леньку не выгнали. И в Станиславском — пока не поменялась концепция театра, пока режиссер не перестал фонтанировать.

Н: Но, я так понимаю, это был еще «дозвездный» период Шакурова, когда не были еще сыграны главные роли…
Ш: Почему же?! Когда в театр Станиславского пришли Морозов, Райхельгауз и Васильев (известные режиссеры. — Прим. ред.), это был звездный период театра.

Н: Роль Сирано ты считаешь своей лучшей?
Ш: Нет, почему же? Она просто была очень модной. И такого больше не было, и неизвестно, когда еще будет. К сожалению, спектакль не сохранился, на пленку его никто не снял. Понимаешь, там все было так соткано… Хотя Морозов ставил спектакль для Жорки Буркова, я уже потом возник. Опять же — не я искал роль, она сама меня нашла. Как и роль Брежнева, кстати. Я же никогда не думал его сыграть. Туда меня позвали на роль академика Чазова.

Н: Одним словом, случай в данном вопросе сыграл свою роль!
Ш: Да вся жизнь — случай!

Н: Ты снимался у Михалкова в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих». У Никиты Сергеевича есть актеры, которые переходят с ним из картины в картину, а ты всего лишь раз у Михалкова снялся. Почему?
Ш: Это только его выбор. Наверное, просто не видел во мне своих героев — ни в «Механическом пианино», ни в «Родне», ни в других картинах… Это его право, право истинного художника, самого яркого в стране.

Н: В 70-е у тебя были замечательные работы, даже в 60-е уже было понятно, что Шакуров — блистательный, мощный актер. Но суперзвездой Шакуров стал только в 80-е. От чего это зависит? Ведь бывает же, что у актера много главных ролей, а выстреливают почему-то второстепенные.
Ш: Это не мой случай. Судьба позволила мне начать сразу с главных ролей. Причем я не бегал, не предлагал себя — просто ждал, когда мне что-то предложат. Понимаешь, у меня не было надобности суетиться, я всегда был чем-то занят. Даже в трудные времена, когда произошел распад Союза. Когда кино не стало, а в театре мы перестали получать зарплату, я стал работать на концертных площадках.

Первый раз в первый класс:
с сыном Маратом, 2010

Н: Песня — это твое хобби?
Ш: Да, хобби. И в трудные времена песня меня очень сильно выручила. Когда я учился, педагог по вокалу мне даже говорил, мол, Шакуров, ты тянешь на оперу. Я тогда, собственно, и пел арии — на занятиях по музыке.

Н: Знаю, что иногда ты и в качестве ведущего выступаешь. То есть актерская профессия, она для тебя во всем?
Ш: Люблю и подурачиться, что-то провести…

Н: А как ты к антрепризе относишься?
Ш: Антреприза чем хороша? Трудно стационарные спектакли возить по стране — это очень дорого. Трудно поехать на Дальний Восток, в Сибирь, где, безусловно, важно показывать людям интересные спектакли. А антрепризы возить туда можно и нужно. У меня их всего две, но больше и не надо — главное, они качественные.

Н: Согласен! Ты имеешь право так говорить, тем более, что в жизни, насколько знаю, ты совсем не Актер Актерыч.
Ш: Нет, конечно. Дело в том, что свою первую славу я получил еще в 18 лет, когда стал мастером спорта по акробатике — мне уже тогда аплодировали. И мне не надо было к этой славе ползти, карабкаться, расталкивать локтями коллег, соседей; идти на все, лишь бы обо мне узнали. Я выходил на ковер, выполнял вольное упражнение: вот оно — соло! Кстати, вот как ты думаешь, почему мне безразлично, хвалят меня или ругают?

Н: Не знаю, ответь сам.
Ш: Потому что я знаю цену себе как никто другой! Возможно, именно поэтому мне всегда было наплевать на то, что обо мне напишут. Было, есть и, надеюсь, будет в дальнейшем!

Н: То есть ты играешь для собственного удовольствия?
Ш: Именно!

Н: Но есть, быть может, все-таки человек, чьим мнением ты дорожишь?
Ш: Конечно. Когда Лев Аннинский позвонил и сказал: «Ты меня потряс в «Любимой женщине механика Гаврилова», где я играю без слов, мне было приятно. Или когда Никита Михалков позвонил: «Каюмыч, ну ты даешь!» Это уже было про Брежнева.

Н: Знаешь, создается ощущение, что ты неисправимый оптимист…
Ш: Вот хочешь честно? В кино я валяю дурака — к профессии киноартиста отношусь, если так можно сказать, несерьезно. Даже играя такие сложные подчас роли, как в фильме «Друг», — а там ведь роль трагическая! В театре же иначе: там все серьезно, там идет прямой контакт со зрителем, без которого наша профессия не нужна.

Н: Сережа, скажи, а дети старшие твои пошли по стопам именитого отца? Имеют какое-то отношение к искусству?
Ш: Слава богу, нет! Ни Иван, ни Ольга. Это же не ремесло — данная профессия предполагает дар, а не несколько профессиональных секретов, переданных от отца к сыну. Упорным трудом можно достичь многого, в том числе и уважения. Но только истинный талант достоин восхищения… А что касается Марата, младшего моего, то в данный момент он находится на том этапе, когда, образно говоря, из обезьяны надо сделать человека.

Н: А жена твоя, Екатерина, что думает на этот счет? Или солидарна с тобой, что пока не время определять будущее ребенка?
Ш: Профессия ребенка — это не выбор родителей. Дети не должны воплощать их мечты, они должны стремиться реализовывать собственные. Так что остается только дождаться...

Сергей Новожилов

Сергей Шакуров с женой Екатериной
Москва, декабрь 2012

Благодарим за помощь в организации съемки фотостудию «Photo Paradise studio» photoparadise.ru

Источник: журнал " ТВ ПАРК" №4 (925) за 2012 год

смотреть>>>

Другие интервью читать здесь>>>